5 лет спустя
Раннее утро. Мимо дорогого магазина ювелирных изделий идет молодая женщина. Она останавливается и внимательно смотрит на витрины с бриллиантами. На разноцветные, рыжеватые, соломенные и белые, пряди ее мальчишечьих волос падает солнечный свет. Ночь стояла теплая, почти летняя, и на девушке было узкое, легкое черное платье, черные сандалии и жемчужное ожерелье. При всей ее модной худобе от нее веяло здоровьем, мыльной и лимонной свежестью, и на щеках темнел деревенский румянец. Рот у нее был большой, нос – вздернутый. Глаза прятались за темными очками. Это было лицо уже не ребенка, но еще и не женщины.
Она вздыхает, и бежит к себе. Долго роется в сумочке, не находит ключ. звонит в соседнюю дверь. Оттуда выбегает возмущенный китаец
-Миленький, я опять потеряла ключ - улыбаясь говорит она. Китаец видимо хочет много чего ей сказать, но машет рукой и открывает дверь, не устояв перед ее обаянием. Девушка поднимается к себе. На двери табличка: Мисс Холлидей Паркинсон.
Там она и встречается с Дрейком. Дрейк приехал в этот город в поисках Софи. Он снимает роскошную комнату на этаж выше комнаты Холли.
Она играла на гитаре и держала кошку. В солнечные дни, вымыв голову, она выходила вместе с этим рыжим тигровым котом, садилась на площадку пожарной лестницы и бренчала на гитаре, пока не просохнут волосы. Играла она очень хорошо, а иногда пела. Пела хриплым, ломким, как у подростка, голосом. Она знала все ходовые песни, а иногда пела нечто совсем необыкновенное:
По твоей загорелой руке я читаю молитву
Мы с тобой расстаемся мой друг навсегда, навсегда
И дрожат мои губы, я кривлю их в улыбке
Я готова, и ты подаешь мне пальто.
Дрейк не подозревал о существовании мисс Паркинсон, впрочем, она о его тоже. До определенного момента.
Дрейк вечером сидел у себя, пил виски. вдруг - стук в окно. Дрейк чуть не выронил стакан. Что-то призрачно-серое за стеклом. Дрейк распахнул окно и поинтересовался, чего хочет мисс Паркинсон.
– У меня там жуткий человек, – сказала она, ставя ногу на подоконник. – Нет, трезвый он очень мил, но стоит ему налакаться – bon Dieu[3 - Боже праведный (фр.)]. – какая скотина! Не выношу, когда мужик кусается.

Она спустила серый фланелевый халат с плеча и показала Дрейку, что бывает, когда мужчина кусается. Кроме халата на ней ничего не было.

– Извините, если я вас напугала. Этот скот мне до того надоел, что я просто вылезла в окно. Он думает, наверно, что я в ванной, да наплевать мне, что он думает, ну его к свиньям, устанет – завалится спать, поди не завались: до обеда восемь мартини, а потом еще вино – хватило бы слона выкупать. Слушайте, можете меня выгнать, если вам хочется. Это наглость с моей стороны – вваливаться без спросу. Но там, на лестнице, адский холод. А вы так уютно устроились.
Теперь она окончательно влезла в комнату – стояла у окна и глядела на Дрейка. Глаза были огромные, зеленовато-голубые, с корич­невой искоркой – разноцветные, как и волосы, и так же, как волосы, излучали ласковый, теплый свет.

– Вы, наверно, думаете, что я очень наглая. Или tres fou.[4 - Совсем сумасшедшая (фр)] Или еще что-нибудь.

– Ничего подобного.

Она, казалось, была разочарована.

– Нет, думаете. Все так думают. А мне все равно. Это даже удобно. – Она села в шаткое плюшевое кресло, подогнула под себя ноги и, сильно щурясь, окинула взглядом комнату. – Как вы можете здесь жить? Ну прямо комната ужасов.

– А, ко всему привыкаешь, – сказал Дрейк.

– Я – нет. Я никогда ни к чему не привыкаю. А кто привыкает, тому спокойно можно умирать. – Она снова обвела комнату неодоб­рительным взглядом. – Что вы здесь делаете целыми днями?
-Да так, отдыхаю.
Холли наморщила нос.
-Виски есть?
Дрейк протянул ей стакан.
Утренние лучи словно пронизывали ее насквозь, она казалась светлой и легкой, как ребенок. Натянув Дрейку на подбородок одеяло, она легла рядом.

– Не возражаешь? Я только минуту отдохну. И давай не будем разговаривать. Спи, пожалуйста.

Было шесть, когда она худенькой рукой дотронулась до плеча Дрейка, легко, чтобы его не разбудить.

-Мне холодно. Ветер ледяной. - прошептала она. Щека ее легла на плечо магу теплой и влажной тяжестью.

– Почему ты плачешь?

Она отпрянула, села.

– Господи Боже мой, – сказала она, направляясь к окну и пожарной лестнице. – Ненавижу, когда суют нос не в свое дело.